Похищение столицы

Миша Кахарский был такой же толстяк, как и Аркадий Халиф, только ещё толще. Он как-то размяк, обхватил голову руками и тихо постанывал. Мокрыми толстыми губами невнятно повторял одну фразу, какое-то восточное заклинание: байрам ол, байрам ол! Они вытрясли из меня кишки.

Шеи у него не было, и он повернулся к Олегу всей своей бочкообразной фигурой:

— Олег! Ты не узнаёшь своего Мишу? Я же так для тебя старался. Ты уже забыл, что я делал для тебя в Америке?.. О, байрам ол! Люди, люди. Где ваша благодарность?..

Олег подошел к нему, положил руку на плечо:

— Михаил! Я рад тебя видеть. Но что с тобой случилось? И почему ты в юбке? Ты уже стал араб и носишь юбку?

— Какая юбка?.. Это мои штаны. Такие мои штаны. Они широкие. И что же?..

— Ты в Америке принимал какой-то гербалайф от ожирения, а растолстел ещё больше.

— Гербалайф... Да, да — принимал. Но эти таблетки делают в Израиле. Они берут песок и водоросли в Мёртвом море. Но что это за песок — ты знаешь? Я нет, не знаю. Я глотал эти таблетки горстями, сожрал десять тысяч долларов, а толку?.. Ты видишь, я если и похудел, то на два-три килограмма. Не больше.

— Ты ещё пополнел на два пуда. Тебе надо бегать.

— Бегать?.. От кого? Куда? Если меня схватит за штаны Устинов, от него не убежишь.

— Кто такой Устинов?

— Ах, ты не знаешь! Это же новый прокурор у Путина. Ну, тот, который схватил Гусинского и отволок в Бутырку. Гусинский откупился. Дал много денег, и его отпустили. За деньги отпустят хоть кого. Ты бы лучше сказал мне комплимент, что похудел, стал моложе, а ты только и знаешь: толстый, толстый... Ты мне скажи: ты можешь дать своему Мише миллион или два, а лучше сто миллионов? Тебе это ничего не стоит. Я знаю. Я был у Романа, твоего банкира, — он тоже мой друг, и он сказал: Олег может всё.

— Роман обещал мне молчать как рыба и хранить тайну вклада. Я приеду в Москву и намылю ему шею.

— Ничего не надо мылить. Роман молчит, а если кое-что сказал мне, то его можно понять. Мы так устроены: друг другу помогаем. Вы, русские, один другого топите, а мы помогаем. Вас много, вас никто не жалеет, вы и себя не жалеете, а если нас мало и кругом антисемиты, то как же мы должны поступать?.. Нет, нет — ты ничего не говори Роману. Так будет лучше — и для тебя и для меня.

Кахарский стал понемногу приходить в себя, осторожно опустил на диван свою многопудовую тушу и остановил взгляд на стоявшей возле Каратаева Катерине. И, не спуская с неё глаз, спросил:

— Это твоя жена или как?

— Или как! — ответила Катерина. — А вам и это надо знать? Вы лучше предъявите документы и скажите, кто вам дал наш адрес, как вы сюда попали?

— Документы?.. Вам?.. Зачем?..

— Я майор российской милиции. Предъявите документы.

— Майор?.. В таком халатике?..

И — к Олегу:

— Скажи ты мне, пожалуйста: что здесь происходит? Я схожу с вертолёта, у меня отбили там все кишки, а она спрашивает документы. Так разве поступают культурные люди?..

Каратаев взял Катерину за руку, тихо и ласково проговорил:

— Это мой приятель. Я с ним разберусь сам.

И к Михаилу:

— Как вы тут очутились? Мы должны знать.

Кахарский всплеснул руками:

— Олег! Ты такой же дурной, как был в Америке. Если к тебе прилетел Миша, то это хорошо. Мне дал вертолёт самый страшный олигарх России Сеня Беленький. Там возле вертолёта его задержал какой-то ваш генерал из органов и качает права. Но скажи ты этому генералу: можно ли качать права, если это Сеня Беленький?..

— Но как узнал наш адрес этот твой самый страшный олигарх?

— Ах, Олег! Но что же может остановить Сеню, если он захотел?.. Да ему стоит свистнуть... У него деньги! А к тому же он — Сеня Беленький. У нас везде свои люди. А если это было бы не так — ты бы убежал из Америки?.. Ты бы сидел там за решёткой и считал на своём компьютере то, что надо американцам. Но ты попросил меня, и я всё сделал. Здесь тоже — попросишь меня, а я Сеню Беленького и ты получишь всё, что хочешь. Он может сделать и такое, что сам ваш новый президент, который тоже недавно был подполковником, будет стоять в дверях и никого к тебе не пускать. А Жириновского посадят на цепь у калитки, и он будет лаять. Он же тоже наш человек. А мы что скажем своему человеку, то он и будет делать. Дисциплина! У вас она только в армии, а у нас — везде.

— Но чего от меня нужно твоему Сене Беленькому?

— А ты не знаешь?.. О, байрам ол! Знаешь ты, да только притворяешься.

Михаил потянул за рукав Каратаева, посадил его на диван, а на Катюшу замахал рукой:

— А ты иди подальше, иди, я буду секрет говорить.

И на ухо Олегу зашептал:

— Сто миллионов! Всего сто миллионов.

Огляделся вокруг — нет ли кого рядом? — придвинулся к Олегу, горячо и мокро засвистел на ухо:

— У него девятьсот миллионов, а ему надо в клуб миллиардеров. Там, если не хватает и одного миллиона, не берут. А он хочет. Сильно хочет. Ну, что тебе стоит?.. Ты возьми сто миллионов у одного еврея и передай их на счёт другого еврея. Ха-ха!.. Забавно. Вчера я был в синагоге и там слышал анекдот. Один еврей спросил у генерального прокурора: «А если я при исполнении нового гимна не буду стоять? Что тогда?..» Прокурор на это сказал: «Будешь сидеть». А теперь у меня для них есть анекдот. А?.. Как ты из одного еврейского кармана переложил в другой еврейский карман. Такое даже мы не умеем. Реби мне скажет: приведи этого парня, который выдернул из банка сто миллионов и никто его не поймал. Мы на него посмотрим. А?.. Ты пойдёшь со мной в синагогу?

Там есть такой наш реби, которому сто семь лет. Говорят, у вас в Петербурге есть доктор, которому девяносто шесть, а он всё работает. У нас тоже есть. И такой, которому сто семь лет. По секрету тебе скажу, что ему нет и восьмидесяти, но он говорит, что сто семь. А кто проверит? Он родился в Жмеринке, и никто не написал, что родился ещё один еврей. Вот он и говорит. И все верят. И идут к нему, и несут много денег. Такое умеем только мы: из ничего делать деньги. Ваш хирург из Ленинграда тоже мог бы сказать: мне сто десять лет! И тогда бы люди платили деньги только за то, чтобы на него посмотреть. Но он не сказал, потому что русский. Так ты сделаешь Сене сто миллионов?..

Пока в покоях замка разыгрывалась эта сцена, возле вертолета генерал Муха беседовал с олигархом Беленьким. Генерал знал, что этот щупленький человек с начинавшим обозначаться горбиком на вершине позвоночника был один из тех могущественных олигархов, который каким-то таинственным образом стал владельцем тридцати процентов акций Красноярского алюминиевого завода и двух металлургических комбинатов в Сибири; подозревал генерал и людей в своём ведомстве, которые сообщили Беленькому адрес важнейшего государственного объекта, но делать было нечего, и он ничем не выдавал своего беспокойства, был сдержан в расспросах, говорил вежливо:

— Вы надолго к нам прилетели и, если не секрет, с какой целью?

Сеня был молод, ему не было и тридцати лет, и в замок к Каратаеву он прилетел по наводке своих людей, служивших и в Кремле, и в Министерстве внутренних дел, но был у него в Белоруссии и ещё один глубоко личный интерес, о котором он никому не рассказывал: в Новополоцке, что тут недалеко от замка, жил целитель, умевший каким-то образом поправлять болезни позвоночника. Сеня послал к нему своих людей, и как раз в эти часы они встречались с целителем.

На вопрос генерала отвечал сухо и уклончиво:

— В Белоруссии по делам своих заводов.

Смотрел на главный подъезд, ждал, когда навстречу к нему выйдут хозяин замка и Каратаев. Но никто к нему не выходил. А генерал продолжал допрашивать:

— Вы мне назовите людей, давших вам наш адрес. Мне нужно для доклада начальству.

Беленький устремил на Муху сверлящий взор своих тёмных, как спинка майского жука, очей, проговорил дребезжащим, почти визгливым голосом:

— Генерал! Вы меня с кем-то путаете. Я Беленький! Вчера встречался с президентом. Наконец, проявите элементарную вежливость: пригласите в дом и велите подать чаю.

Генерал сделал вид, что не заметил ни тона, ни наглости олигарха. Пригласил его в замок, а здесь, в коридоре, их встретила Катерина. Чуть заметно поклонилась Беленькому, показала на приоткрытую дверь, из которой доносились голоса Кахарского и Олега. При появлении Мухи и Беленького Кахарский неожиданно резво поднялся, подобострастно склонился перед олигархом. Каратаев сидел в прежней позе и равнодушно смотрел на вошедших.

— Вот олигарх... Семён Беленький. Вы, Олег Гаврилович, видали когда-нибудь живого олигарха?

Каратаев поднялся, кивнул олигарху.

— Я Каратаев, других званий у меня нет. Прошу садиться. И показал на диван. Сам же сел в кресло, закинув ногу на ногу и развалясь так, будто собрался поспать. Олигарха он презирал, и не только за то, что он олигарх, ограбивший Россию, а ещё и за то, что тот выследил его и нагло вторгся в его жилище. Беленький же весь дрожал от обиды и унижения: он за несколько лет своего нового положения привык к поклонению, к лести и всяческим проявлениям знаков внимания, а тут такой афронт.

Каратаев продолжал:

— На экране телевизора олигархов видел: Березовского, Черномырдина, братьев Абрамовичей, а ещё Гусинского, который сидел в Бутырке. А вот так, чтобы рядом, — не приходилось. Скажу откровенно: не могу понять, зачем людям так много денег? Ну, к примеру, миллиард! Да такая куча долларов вот в этой комнате не уместится. Зачем она вам, а?.. Может быть, скажете?

Сеня гордо откинул назад голову, важно заговорил:

— Подобный разговор был у Горького с американским миллионером. Там Максим Горький, великий русский писатель, задавал глупые вопросы, а миллионер умно на них отвечал: деньги нужны человеку для того, чтобы делать деньги. И новые деньги нужны для того, чтобы делать другие новые деньги. Есть в мире такая профессия: делать деньги. Я как раз и посвятил себя этому занятию: я делаю деньги.

Эту последнюю длинную тираду Беленький произносил уже в ту минуту, когда в комнату вошла Катерина и внимательно слушала его. Он, между тем, пристально на неё смотрел. И чем больше смотрел, тем больше одушевлялся и хотел бы еще произнести какие-то умные слова, но его перебил Каратаев:

— А если я на ваш счёт перетащу деньги со всех банков мира, тогда что вы будете делать с деньгами?

Беленького такая перспектива ничуть не смутила. Он сверкнул теменью глаз и сказал:

— Тогда бы я у калитки замка поставил на часы президента Америки, а вот здесь у двери — российского президента.

Он смерил взглядом с ног до головы Катерину и добавил:

— А ещё бы я сделал так, чтобы вот эта прекрасная девушка, — кажется, она вчера стала подполковником органов безопасности, — всё время стояла бы со мной рядом и подавала мне кофе с шоколадом.

Катя сказала:

— И с мороженым.

— И с мороженым. Я очень люблю мороженое.

Катя миролюбиво продолжала:

— А сейчас для такого кайфа у вас не хватает денег?

— Сейчас не хватает.

Беленький, несмотря на свою молодость, слыл за истинного волшебника в мире финансовых афёр и невероятно смелых гешефтов. Он знал за собой силу, хранил на своём челе презрение ко всему свету, и только привлекательность и недоступность юных особ нередко представляли для него проблему. Катерина явилась для него орешком, к которому не знал, как подступиться. При первом же взгляде на неё он подумал: «Вот эта как раз и нужная мне для серьёзных отношений».

Ему в голову даже вскинулась мысль о супружестве. И хотя для жизни он искал красивую, как Юдифь, еврейку, но тут мог бы и пренебречь национальностью. Представил себе, как бы он, будучи в Нью-Йорке, явился с ней в клуб миллиардеров. Туда старики приходят с такими красотками, что глаза могут полопаться. Но эта!..

Смотрел на Катерину, а сам думал о ста миллионах. Даст же ему этот синеглазый балбес такую сумму. И тогда он автоматически становится членом клуба миллиардеров.

Беленький был из тех новых евреев, которые родились при советском строе и которых ныне зовут новыми русскими. Они сформировались уже после горбачёвской перестройки. Советскую действительность Сеня не хотел вспоминать. При одном только упоминании о коммунистах, комсомольцах, о цензуре и железном занавесе у него возникала зубная боль. Он кончил советскую школу, учился в советском ВУЗе, — и всё это, конечно, на народные денежки, главным образом, на деньги русских людей, но согласно своей биологической природе он как раз больше всего и ненавидел русских, презирал всё то, что его кормило, одевало, давало крышу.

Не случись горбачёвская перестройка, он бы, как и его отец, стал вначале кандидатом наук, а потом доктором и взошёл бы на профессорскую кафедру... Много бы ездил за границу, получал премии, лауреатские медальки. Ему бы дали хорошую квартиру, он купил бы дачу, ездил на собственной машине. Словом, жил бы, как большинство евреев, которым советская власть создавала всяческие привилегии, освобождала их от армии, от физических работ — холила и лелеяла, как малых детей. Они же, благодаря своим всё тем же биологическим качествам, становились авторами открытий, которых не совершали, изобретений, которых не делали; непременно поднимались над всеми русскими, занимали кафедры и возглавляли лаборатории, институты.

Так бы и прожил свою бесполезную, но вполне обеспеченную жизнь Сеня Беленький, не случись то ли на его счастье, то ли на беду его и всех евреев горбачёвская перестройка, названная потом четвёртой революцией в двадцатом столетии на русской земле. Его отец работал в Министерстве газовой промышленности, где министром был будущий премьер Черномырдин... Оттуда на голову Сени и посыпались акции, банковские счета и всё остальное. Он стал олигархом, — правда, не таким, как Березовский, Гусинский, братья Чёрные, братья Абрамовичи...

Для полного счастья ему не хватало ста миллионов. Здесь, в заброшенном белорусском замке, он и надеялся получить эту сумму. Однако сейчас он вдруг понял: не за одними только миллионами он сюда приехал. Не спускал глаз с Катерины. И сейчас ему влетела шальная мысль: вот эту бабочку он бы, пожалуй, ввёл во все свои дворцы и на правах хозяйки, — то есть мог бы и жениться на ней.

Одна шальная мысль тянула за собой и другую: «А этот... синеглазый олух?.. Он-то, кажется, уж захороводил девчонку». Но Беленький не был бы Беленьким, если бы он не умел выходить из любого положения. Проблему Каратаева решил для себя просто: «Прикажу устранить». И, окрылённый таким открытием, придвинулся ближе к Олегу.

— Мне нужно поговорить с вами наедине.

— Не могу, — отрезал Каратаев. — Имею инструкции от самых больших начальников: быть всегда рядом с подполковником.

Он кивнул на Катерину.

— Но она нам позволит, — обратился к ней Беленький.

— Что вам позволить? — спросила Катя.

— Уединиться с Олегом Гаврилычем.

— А уж этого никак нельзя!

— Но это ущемление прав человека! — воскликнул олигарх.

— Как вам угодно. Но такова теперь наша жизнь: нынче всех ущемляют, и даже грабят.

Она взглянула на Олега. Он улыбался. По всему было видно, что её ответы олигарху ему нравятся.

— Хорошенькие правила! Не позволяют человеку поговорить с другим человеком.

— Позволяем. Но только не с такими человеками, как вы. Вы олигарх, к вам отношение в обществе особое. Мы ещё не знаем, что вы такое и с чем вас едят.

Сеня всплеснул руками:

— Меня надо есть? Вы что — людоеды? Где я нахожусь, в конце концов? С кем имею дело?..

— Вы дело имеете со мной, а я человек строгий. У меня инструкция, и я её выполняю. Так что извольте не только меня слушать, но и повиноваться.

Катя умышленно шла на дерзкий тон и на конфронтацию с наглецом, заявлявшим права на Олега. Она была при исполнении служебных обязанностей, отвечала за безопасность Объекта и могла действовать по своему усмотрению. А Олег одобрительно на неё поглядывал и как бы говорил: «Так его, так! Ишь, чего захотел: сто миллионов!»

И Олег рассмеялся, неожиданно для всех, и даже напугал Катерину. Он любил находить смешные ситуации и воображать сцену, которая смешила его же самого, — иногда надолго. В нём ещё оставалось много от детства, и он берёг в себе этот солнечный беззаботный мир. Он, может быть, потому так любил детей и часто выходил на детскую площадку, садился там на лавочке и часами наблюдал за малышами. Иногда заводил с ними игры, — и так, чтобы участвовали в них он и малыш, а родители ничего не видели.

У него были серебряные карманные часы на серебряной цепочке. Он их очень любил и, сидя на лавочке, вынимал из кармана и покачивал на пальце. Малыши, как сороки, любят всё блестящее. Часы им нравились, и они подолгу на них смотрели. Когда же он прятал их в карман, они ещё продолжали посматривать в его сторону и ждали, когда дядя снова станет показывать им блестящую игрушку. И неизвестно, кого эта игрушка больше забавляла: малыша или его самого.

Не заметил, как к нему подвинулся Кахарский и зашептал на ухо:

— Этот человек нам нужен. Очень нужен! — ты меня слышишь?

Каратаев, не поворачиваясь к нему, громко возвестил:

— Слышу, Миша, слышу. И, повернувшись к нему, добавил:

— Я человек зависимый, я многим нужен. Надо вертеться, мой друг, иначе искусают.

И вдруг обратился к Беленькому:

— А вы Фихштейна знаете?.. Он ваш тёзка, его зовут Сеней. Очень хороший парень. Ему нужны деньги. Ему всегда нужны деньги. Помочь бы ему, а?..

Олигарх удивлённо смотрел на Каратаева, не мог понять, к чему это он заговорил о каком-то Фихштейне?.. Миша Кахарский тоже не понимал, почему это Олег вдруг заговорил о Фихштейне. А Олег смотрел на них и тоже не понимал, почему это они его не понимают. Ведь он сказал такую простую вещь: Фихштейна зовут Сеней и ему, как и этому, что сидел с ним рядом, тоже нужны деньги. Может быть, не так много, но если бы Сене отвалили хотя бы один миллион, он бы от него не отказался.

Каратаев вдруг встал. И обратился к Катерине:

— А вы скажите: я имею право на прогулку?

Они извинились и пошли гулять.

Во дворе замка, внутри ограды и за её пределами неожиданно возникло оживление. Вначале послышался шум автомобилей, а потом появились люди. Они все были в штатском, но как-то странно вели себя: никого не замечали, сновали туда-сюда, совали нос в каждый угол. Олега и Катерину, вышедших из замка, оглядели с ног до головы. Ничего им не сказали, но долго провожали взглядом, пока те не поднялись вверх по тропинке и не исчезли в кустарнике на вершине скалы.

Однако не успели они сесть на камень, на котором сидели прошлой ночью, возле них, слева и справа, замельтешили люди. Они, как летучие мыши, сновали туда-сюда, выглядывали из-за кустов, слушали. Наконец, они успокоились, затихли, но Олег и Катерина, казалось, слышали их дыхание. И говорить им ни о чём не хотелось. Олег свесил над коленями голову, задумался. Он сейчас напоминал того всадника из сказки Пушкина, который очутился на развилке дорог и читал надписи: куда ни пойдёшь, везде его ждёт беда. Невесело улыбнулся, покачал головой:

— А я-то думал: вот я встретил, наконец, свою любовь, мы поженимся и заживём счастливо.

— И заживём счастливо! — воскликнула Катя. — Нам ничто не помешает.

— Да нет, они нам уже мешают. А там и совсем устранят меня с дороги. Я им мешаю. Они такого не потерпят. Как я раньше не подумал об этом?

И с минуту помолчав:

— Поезжайте-ка вы домой, Катюша. Боюсь я, как бы они и вас со мной не зацепили. Люблю я вас, Катя, а потому и хочу вам счастья. Уезжайте. И сейчас же!

Катя нежно обняла его голову и, не стесняясь парней, которые залегли рядом, чётко проговорила:

— Я вас тоже люблю. И, следовательно, тоже желаю вам счастья. Хороша бы я была, если в минуту опасности бросила вас и убежала к какому-то своему другому счастью. Да его у меня без вас и не будет. Дурачок вы мой. Любимый мой дурачок.

Прижала его голову к груди и целовала в щёки, лоб, в губы. Отныне ни он, ни она не мыслили себя в стороне друг от друга. Они уже превратились в одно целое.

Катерина вдруг его отстранила и голосом командира крикнула:

— Эй, кто там? Подойди сюда!

Ближний куст зашевелился, к ним подошёл парень лет двадцати.

— Ну, я. Что вам нужно?

— Как вас зовут?

— Андрей.

— А что вы тут делаете?

Парень молчал. Катерина сказала строже:

— Я вас спрашиваю, а вы отвечайте. Я майор милиции...

— Я знаю. Только вы не майор милиции, а подполковник из органов...

— Ну, вот — подполковник, а вы мне не отвечаете.

— Я не имею права с вами говорить. Мы из другой системы.

— Какая же ещё у нас может быть система, кроме государственной?

— Много систем. Наша одна из них, и очень большая.

— Ну, сколько же человек в вашей системе? Кого вы охраняете?

Андрей оглядел соседние кусты, видимо, убедился, что рядом никого нет, и заговорил тихо:

— Охраняем олигарха Беленького. И его офисы, юридические конторы. Их много — в Москве и в других городах. Есть и за границей. У нас начальник генерал Клюев, он раньше был третьим заместителем Андропова.

— Ну и ну! Но ведь я-то из фирмы государственной. Вам не страшно наезжать на нас?

— Я и так слишком много вам сказал. Если узнают, меня лишат работы.

— Андрей! Ты, я вижу, русский, а охраняешь мразь, которая грабит русских. Подумал бы об этом. А нас не бойся. Мы тоже русские, и все мы сейчас должны сплотиться в единую семью. Мы должны бороться за нашу землю, за наше родное государство.

Она достала из кармана куртки визитную карточку, подала Андрею:

— Вот мои координаты. Если тебе будет плохо — позвони, и я устрою тебя получше, чем ты устроен здесь. Будем друзьями, и я расскажу тебе, что надо делать, чтобы жить по совести и по чести.

— Хорошо. Спасибо.

И заговорил совсем тихо:

— Вам ничего не угрожает. Нам приказано охранять вас. Я только вам скажу, что ваш генерал Муха хороший мужик, но его начальник там в Москве дружит с нашим олигархом. В Москве у нашего Беленького много друзей — и в органах, и даже в Кремле у него свои люди. И Старрок — начальник милиции, тоже его приятель. Имейте это в виду: с Беленьким лучше не ссориться. Об этом говорят все наши ребята.

— А про нас что-нибудь знают ваши ребята? Почему вам приказали нас охранять?

— Беленькому нужен вот он, — не знаю, как вас звать...

Андрей кивнул на Олега и смутился. Но затем продолжал:

— Говорят, вы какой-то изобретатель, которого тайком вывезли из Америки, и очень нужны нашему хозяину. Олигарх моему командиру будто бы сказал: «Берегите его, как и меня. Он самый ценный и самый важный человек на свете».

Катя улыбнулась, пожала руку Андрею:

— А теперь иди. Спасибо за откровенность и не беспокойся: мы тебя не предадим. Наоборот, будем помогать тебе в жизни. Звони мне. Нам нужны русские ребята, — такие, как ты.

Андрей, не разгибаясь, юркнул в ближайший куст. А Олег и Катя, воодушевлённые разговором, смотрели друг на друга и улыбались. Потом Олег привлёк Катерину и прижался щекой к её щеке.

В кустах вдруг снова возникло движение, послышались голоса, но разобрать их было невозможно. Потом увидели, как цепочка ребят побежала вниз по тропинке. Во дворе замка появились машины, раздавалась громкая команда. Тишину разорвал двигатель вертолёта, со свистом рассекали воздух лопасти-крылья. А через пять-десять минут винтокрылая машина, точно гигантская стрекоза, поднялась над оградой замка и, клонясь боком к озёрам, точно падая, выровнялась над поляной и полетела на восток — в сторону России. Уехали и машины — очевидно, увезли охрану. И почти внезапно наступила тишина, царившая тут во все прошлые века и тысячелетия.

— Сатана оставил нас, отлепился, — сказал Олег в тревожном раздумье. Глаза его потухли, он смотрел под ноги, перебирал камушки.

— Ты опечалился, будто проводил друга.

Олег повернулся к Катерине, взял её руку, стал нежно поглаживать.

— Не дадут они нам покоя. Слышит моё сердце.

Катя молчала. Не хотелось ей говорить банальные слова утешения, она тоже слышала сердцем, что покоя им в жизни не будет. Для себя она уже решила быть всегда рядом с Олегом и его судьбу принимала, как свою собственную. Позвонила маме:

— Мамулечка, дорогая. Что ты там делаешь, я по тебе соскучилась, — и в голосе её, почти ещё детском, слышалась такая грусть и тревога. — Я нахожусь в командировке, от тебя далеко, но ты за меня не беспокойся. Тут объявился знаменитый целитель, он лечит позвоночник. Я постараюсь с ним встретиться и пришлю его к вам. Пусть он полечит Эдуарда.

Над её головой раздался голос генерала Мухи:

— А лекарь тут, вот он. Я знал, что он вам нужен, и привёл его.

Катя поднялась и увидела перед собой невысокого мужчину лет сорока, широкого в плечах, с длинными могучими руками.

— Но вы... Я только подумала, а вы уже здесь.

— На то он целитель, — сказал Муха. — Его пригласили к олигарху, но тот внезапно улетел. Его, как нечистую силу, словно ветром выдуло. Что-то там в Москве у него случилось, — по-моему, счета в банках заморозили. Это у них, «новых русских», бывает, их теперь всё чаще стали потряхивать. А целитель — он вот, к вашим услугам.

Целитель поклонился Кате, назвал себя:

— Олесь Савицкий. Давайте адрес вашего брата. Я еду в Москву, заодно и посмотрю его.

Катя дала ему визитную карточку и на ней написала имя своей матери и брата. И хотела договориться насчёт платы, но замялась, не знала, как это сделать. Муха понял её и сказал:

— Не беспокойтесь. Я всё улажу.

И — к целителю:

— Идите вниз, вас отвезут домой на моей машине.

Теперь они на большом гранитном камне сидели трое и — молчали. Катя и Олег ждали, когда заговорит генерал, но вид у него был сумрачный, в глазах металась тревога. И Катя спросила:

— Вы чем-то озабочены, Родион Иванович. Поделитесь с нами своей тревогой. Нам тоже как-то неуютно; слышит моё сердце неладное, боюсь я за нашего Олега и, как видите, не скрываю своего беспокойства.

Генерал посмотрел Катюше в глаза. По возрасту он годился ей в отцы, но выглядел молодо, был крепок, ладно скроен, лицом приветлив и симпатичен. Кате нравились такие мужики, спокойные и сильные духом, они казались ей надёжными и располагали к откровенности.

— Женское сердце, — заговорил генерал, — более чуткое, чем наше, мужское. Потому и раньше слышите всякие беды, подползающие к нам. А они, эти беды, ползут точно змеи, и я уже слышу их шипение. Верный человек звонил мне рано утром и передал, что отдел, в котором я служу, реформируется и я останусь без работы. Люди Беленького, Гусинского есть и у нас. Они не дремлют, выталкивают так называемых государственников. Мне сорок два года, до пенсии далеко, но не о себе я сейчас думаю. Теперь я боюсь за судьбу Олега Гавриловича.

Буду с вами до конца откровенен и скажу такое, что не имею права вам говорить. Олег Гаврилович становится объектом большой политической игры, в борьбу за него включается всё больше сил, играющих в нашем государстве важную, а иногда и решающую роль. Меня от вас отставят и, может быть, даже устранят физически. Им не нужны свидетели, и люди, приближающиеся к Олегу, как бабочки, подлетающие к огню, будут сгорать мгновенно. Олега они, конечно, будут беречь, но свободы он лишится.

— Но наш новый президент! — воскликнула Катерина. — Мы на него так надеялись!

— Новый президент — это кот в мешке. Мы его замыслов не знаем. Но если он искренне хочет служить России, ему придётся вступить в борьбу с бандитскими кланами, захватившими власть. А это потребует времени. У нас же с вами времени нет. Я на распутье: не знаю, что делать и что предпринять. На всякий случай послал Радзивила — это наш человек! — в Минск. Он сегодня же выпишет три паспорта. Вам тоже не помешают паспорта на чужие имена и визы на отлёт в Австралию.

— В Австралию?.. Как интересно! Я никогда не была в Австралии.

И — к Олегу:

— Полетим в Австралию! Мне Старрок дал право летать и ездить куда угодно. Он сказал: хочешь куда поехать — хоть на месяц? Пожалуйста! Лишь бы не упустила нашего Объекта.

Схватила за рукав куртки Олега:

— А уж Объекта-то я не отпущу. Пусть никто не сомневается.

А Олег смотрел на неё и улыбался. Ему нравилось обещание Катерины никуда его не отпускать.

Повернулась к генералу:

— Но почему в Австралию? А, может, в Бразилию? Или на Филиппины? А не махнуть ли нам на Багамские острова?.. Там тепло и хорошая экология. Я так хочу позагорать!

— В Австралии есть наши люди, мои друзья. Там тоже тепло и чистое море. Это, конечно, на тот случай, если и вы решитесь со мной полететь в Австралию. Я такое решение принял. У меня нет иного выхода.

— А семья? — встревожилась Катя.

— К счастью, у меня нет ни жены, ни детей.

— И не было?

— Была жена. И был и есть сын. Но это долгая история. И не из самых весёлых.

Генерал смотрел на Катю, дружески улыбался будто бы даже кивал головой: дескать, вы не беспокойтесь. С моральной стороной в моей жизни всё в порядке, а что до развода — так это бывает. Дай Бог, чтобы у вас с Олегом такого не случилось.

Так она поняла его дружеский проникновенный взгляд. И — успокоилась. Снова повернулась к Олегу:

— Махнём в Австралию? А?..

На неё напало игривое настроение, и она сыпала словами из лексики современной молодёжи.

— А что?.. — заговорил молчавший до того Олег. — Если ты хочешь совершить свадебное путешествие — пожалуйста. Я человек свободный, мне разрешения ни у кого спрашивать не надо.

Катя захлопала в ладоши, но затем опомнилась и, стараясь быть сдержанной, проговорила:

— Никогда я не была в Австралии. Ну, так полетим?

Олег поднялся:

— Решено, товарищ генерал. Скажите город, в который мы поедем, и я открою там счета в банках. Нам, как я понимаю, нужны будут деньги.

Генерал назвал город:

— Дарвин. Австралия.

И они пошли в замок.

Генерал звонил нужным людям, Олег закладывал в главных городах Австралии на свое имя и на имя своих друзей основательные суммы денег, а затем все они послали по электронной почте письма родным. Катя просила маму не беспокоиться, сказала:

— Мамочка, мамуля! Три-четыре дня, а может, и целую неделю я тебе писать не буду, но ты не беспокойся. Со мной все в порядке. А к Эдуарду не сегодня-завтра приедет целитель и будет его лечить.

Ночью за ними прибыл автомобиль, и они поехали в аэропорт.