Похищение столицы

Царик поднял руку:

— Милая девушка! Мне нравится ваша горячность. Вы меня не знаете, я, может, и не так богат, как вы думаете, но всё равно... Ваш святой порыв не может оставить меня равнодушным. Я готов помочь Петру Трофимовичу.

Хотя Царик и говорил с чуть заметным грузинским акцентом и не выговаривал букву «р», но речь его была вполне грамотной и даже не лишена какого-то аристократизма.

— Позвольте! — строго остановил его Трофимыч. — Мне, право, неудобно, что в моём доме, за столом, да ещё в присутствии иностранного гостя, зашёл такой разговор. Таня не знает, но я участник войны, получаю хорошую пенсию — меня даже демократы не посмели оставить в нищете, как они обошлись с половиной нашего народа. Что же касается до олигархов и всех прочих субъектов, которые вдруг стали богатыми, — Бог им судья. Мы русские...

— Я тоже русская! — снова закипела девушка. — И от имени своего поколения...

— Таня! — прикрикнула на неё Регина. — Это, наконец, похоже на истерику!

— Но позвольте! — вступился за Таню Артур. — Почему бы нам, молодым, и не поговорить о проблемах старшего поколения? Тем более, что не часто нам приходится быть за столом и обедать вместе с министром и олигархом. Наконец, как я понимаю, Царик тоже молодой и мы с ним вправе говорить на равных. Пусть он выслушает наши претензии.

— Да, вы правы, — согласился Царик. — Раз уж мы очутились вместе, давайте обсудим наши проблемы. Может быть, за столом и неудобно обсуждать все частности, а вот пообедаем, и вы, Таня, представите свои предложения. Условились?..

На этом деловой разговор завершился. Остальную часть обеда все молчали, не зная, как перейти на другую тему и наладить лёгкую непринуждённую беседу. Царик закончил трапезу первым и обратился к Тане:

— Пойдёмте в сад и там обговорим подробности нашего дела.

В счастливом расположении духа, всем улыбаясь и раскланиваясь, олигарх покидал гостеприимный дом. С ним в Москву ехала Татьяна. До калитки их провожали Аркадий и Регина. Министр был предупредительно вежлив с олигархом, то и дело наклонялся к нему, согласно кивал красной, как солнце, кудрявой головой. Суданец заискивал перед Царским, и это каждому бросалось в глаза.

Артур подошёл к калитке, когда уже олигарх с Таней и Юзеф сели в свои машины и готовы были тронуться. Но трогаться они не торопились. По улице задвигались автомобили, люди, — шло какое-то построение, будто готовились к параду. Две машины оторвались от леса, выстраивались в хвост автомобилю олигарха, а две передние встали во главе, оттирая машину с суданским министром. Всем руководил огромный верзила в пятнистой униформе, в кепке с кокардой, какую носят генералы в Чечне, с пистолетом на ремне и автоматом через плечо.

Из-за домов и заборов выбегали парни в такой же форме, но только фуражки на них были попроще. Верзила размахивал руками, указывая всем машины, а скоро и сам скрылся в головном «Мерседесе», — колонна тронулась. Артур, наблюдавший всю эту суету, был поражён обилием людей, оружия, техники, и всей торжественностью церемониала. Когда, казалось, уже всё было готово к отъезду, из-за крайних домов посёлка выскочили еще две машины и на большой скорости пронеслись мимо олигарха и заняли место в начале колонны.

Тут вся кавалькада тронулась, мимо Артура проплыл большой, сверкающий лаком и никелем автомобиль с чёрными непроницаемыми стёклами; Артур знал, что в заднем салоне, в углах, сидят Царик и Татьяна. То, что Татьяна так легко согласилась ехать с олигархом в Москву, вначале его поразило, но потом, видя, как она поспешно собиралась, как радостно бежала к машине, подумал: «Она договорилась о работе для своего отца, о деньгах для матери и для Трофимыча... Что же тут особенного?.. Она рада, она устраивает судьбу своих близких...»

У него была мысль напроситься и самому поехать на машине, ну, хотя бы с министром, но он не посмел, а, вернее, не захотел путаться у них под ногами, унижаться. Артур от природы был гордым и никому не хотел показывать свою нужду, зависимость. Он шёл на станцию и не думал о том, что денег у него на билет нет, что придётся ехать зайцем, как не однажды уже случалось. Он эти минуты безбилетных поездок не любил больше всего на свете; обыкновенно ехал и дрожал, смотрел на двери — не появится ли контролёр?.. А если и появится, то хоть бы не женщина, а того пуще, молодая. Он тогда краснел, потел, готов был провалиться сквозь землю.

Сегодня он шёл не спеша и словно бы забыл о своём безденежье; он думал об олигархе, о том, какая большая у него охрана. И спрашивал себя: зачем ему столько людей? И как-то незаметно для себя начинал считать деньги, которые нужны были для содержания такой охраны. Ведь только в пути олигарха провожают семь или восемь машин, и парней этих двадцать или двадцать пять. Говорят, им платят по три-четыре тысячи долларов в месяц. Зарплата учителя или врача сорок долларов, а тут четыре тысячи!.. И ведь не только в пути его провожает охрана, такие же парни стерегут квартиру, дачу под Москвой, дворец в одной стране, в другой...

А интересно: смог бы я работать в охране?.. И тут же Артур заключал: нет, он бы охранять олигарха не смог. Недавно он прочёл последний роман своего деда «Бешеные деньги» — там изображены несколько олигархов; все они случайно стали богатыми, и каждому большие деньги доставляли много хлопот. А известный сверхбогач Осиновский заболел «медвежьей» болезнью; всего боится, не спит, не может ходить по улице, а ездит в бронированной машине и обливается потом от страха. Чудится ему, что где-то на крыше автомобиля, или сбоку кабины, или на капоте прикреплена «лягушка» и она вот-вот взорвётся, а то из-за угла здания, мимо которого проезжают, выглядывает ствол «Калашникова», а то кто-то замахнулся и в него летит граната. Ужасы, страхи...

От них холодеет сердце, стынет ум. При нём всегда находится врач-психиатр, даёт лекарства, говорит с ним, говорит... «Ну, жизнь. Ну, и жизнь!» — качает головой Артур, прибавляя шаг и радуясь тому, что ему-то бояться нечего и что, следовательно, он счастлив и хорошо, что судьба не сделала его богатым. Вот только на электричке придётся ехать без билета — это, конечно, скверно.

На станцию идти не торопился, не знал, зачем едет в Москву. Ещё недавно он работал в химической лаборатории при университете — теперь её закрыли. Кандидатская диссертация, которую он уж почти закончил, теперь никому не нужна. Ездил с отцом в Судан, пытался устроиться на работу, но там никаких лабораторий не было. Жизнь на родине отца показалась невыносимой: всё чужое, и дом, и одежда, и народ, — и даже пища казалась несъедобной. На предложение отца переехать в Хартум на постоянное жительство он сказал: «Не представляю, как тут можно жить». Отец обиделся и больше об этом не заговаривал.

Незаметно для себя очутился на вырубленной полянке леса, где недавно построили часовенку в память о священнике Мене. На этом месте он и погиб. Какой-то религиозный фанатик в полночный час выбежал из-за деревьев и нанёс топором смертельный удар. И теперь лежит служитель Бога вот здесь, под мраморным крестом, и нет для него проблем, учинённых его соотечественниками всем православным людям, живущим в России.

По слухам Мень был выкрестом из иудеев и вёл в печати и с амвона неистовую борьбу за какие-то вольности, которых, якобы, не хватало русской церкви. «Вот лёгкая смерть! — думал Артур, стоя у часовни. — Хватили топором — и будто бы и не жил». Артур подумал о такой смерти с завистью и с какой-то радостной лёгкостью. Он словно бы нечаянно открыл для себя средство одним разом покончить с жизнью, которая для него всё больше заходила в тупик, и он не видел выхода. А теперь вот и ещё одна прибавилась мука: Таню увлёк с собой олигарх.

Артур не помнит, когда Таня начала завладевать его воображением. Ей ещё не было и пятнадцати лет, а он уже страстно любил её, — по крайней мере, так ему казалось. Она как-то вдруг из девчонок превратилась в девушку, и такую привлекательную, что все — и взрослые, и дети — невольно на неё заглядывались.

Подумав о Татьяне, Артур заспешил к станции. Со стороны Александрова с шумом выносилась электричка, и он побежал к ней в надежде поспеть в последний вагон.

Сидел у окна и с тревогой поглядывал на дверь, откуда мог показаться человек с красной повязкой. Но контролёры не появлялись, и Артур, достигнув Ярославского вокзала, вышел на перрон. Зайцем прошмыгнул и в метро. Вышел на станции ВДНХ и устремился к ларькам, где торговали восточными фруктами и где у него было много знакомых. Вошёл в тайную дверь похожего на вагончик склада. Здесь, как и ожидал, увидел знакомого «азика», который командовал двумя десятками ларьков и отличался «зверским» характером.

Он любил молоденьких девочек-славянок, заманивал их и здесь склонял к своим утехам. Если же не поддавались, грубо выгонял их из вагончика. И, конечно, никакой работы им не давал. Завидев Артура, кивнул ему и проговорил: «А-а... Ни рыба-ни мясо». Он так назвал его после того, как в первый раз, когда Артур пришёл к нему и попросил работу, пытался выяснить национальность парня и, не добившись внятного ответа, назвал его «Ни рыба-ни мясо». И зло присовокупил: «Не люблю таких, но работу дам». В тот первый раз Артур трудился полдня, перетаскал на машину гору ящиков и получил за работу гроши. Но ничего не сказал, а плюнул под ноги азику и пошёл. Азик же ему вслед крикнул: «Недоволен — да? Я не люблю недовольных!» Артур и ещё потом несколько раз к нему заходил, и всегда получал работу, но каждый раз ему платили копейки. Сегодня азик был весёлым.

— Ага, пришёл! Это кстати. Вот ящики, сделай так, чтобы они лежали красиво.

— Сделаю, но это будет стоить двадцать пять рублей.

— А тридцать не хочешь? Может, сорок дать, а?.. Ну, хорошо. Делай.

Артур работал часа два и подошёл к азику за деньгами. Тот дал ему десятку.

— Мы же договорились! — возразил Артур.

Азик вскинул на него горящие чёрным огнём глаза и вырвал из рук уже поданную десятку. И двинул Артура ботинком. А дальше все произошло в одно мгновение: Артур схватил его за горло и стал душить. И когда у того вылезли из орбит глаза, а изо рта пошла кровавая пена, Артур с силой швырнул его и тот головой ударился об угол ящика. И мягко, словно мешок, сполз на пол. И, как на грех, именно в этот момент в вагончик вошли два милиционера. Один из них в сержантских погонах испуганно проговорил:

— Парень! А ты ведь убил его!

— Я никого не убивал. Он сам...

— Как это сам? Или ты не видишь: он хрипит и испускает дух.

Другой милиционер ловко закинул Артуру руки за спину, щёлкнул наручниками. В вагончик вошли другие люди, сержант сказал, что надо составить акт, но два пожилых азика стали его уговаривать не составлять «бумаги».

Сержант прикрикнул:

— Ну-ну! Будете ещё тут!..

Азик отвел его в сторону и сунул ему пачку денег.

— Нэ надо! — Это я говорю тэбе, — слышишь?.. Он отлежится. Мы его поставим на ноги.

Милицейские переглянулись; они не знали, что делать. И тогда азик, подступившись к ним, зашипел:

— Полковника Маманашвили знаешь? Да, знаешь?..

— Как не знать: Автандил, что ли? Он наш начальник.

— А если начальник, зачем много слов говоришь? Он знает, что надо делать, и я знаю, а вам знать нэ надо.

Сержант сплюнул на пол и проговорил так, что азики не слышали:

— Черт с вами, азиатчина проклятая. Но парня возьмём. Он тоже из ваших. На всякий случай возьмём.

Сержант толкнул Артура в спину. Невдалеке стояла милицейская машина, и они поехали. Один из милиционеров сидел в кузове вместе с Артуром. Оглядев его с ног до головы, спросил:

— Ты кто? Чечен или грузин?

— Москвич я. Живу тут... на улице Докукина. Я русский.

— Все вы русские! Говори правду!

— Русский я. Русский.

— Ладно мне... пули лить. Русский нашёлся! Не видно, что ли?..

— А если видишь — зачем спрашивать? — огрызнулся Артур.

— Ну, ты — азия! Поговоришь мне. Человека жизни решил, а туда же: фасон держать. Вот составим протокол и в суд катанём. Запоёшь тогда лазаря.

И вдруг заключил:

— Понаехали тут, базар из Москвы устроили!

Машина свернула во двор милиции. Артура подвели к маленькой железной двери, от которой вниз, в подвал, бежала узенькая лестница. Тут стоял часовой. Он лениво растворил широкую дверь, и тоже железную, и Артур, с которого кто-то ловко сощёлкнул наручники, очутился в большом полуподвале. Под сферическим сводом освещённые единственной лампочкой, слабо мерцавшей где-то у потолка, словно чёрные тараканы, стояли, сидели, лежали на полу арестованные, — преимущественно, молодые, и по большей части кавказцы. Свалявшиеся густые волосы, бородатые лица делали их похожими друг на друга. Горячо блестевшие из-под густых бровей чёрные глаза тоже ничем не выдавали индивидуальности. На стук двери и появление нового товарища повернулись немногие.

Артур в первую минуту почувствовал облегчение, — от того, что вдруг с него слетели наручники. «Ах, хорошо! — подумал он. — Никогда я не носил наручников». Он с наслаждением потирал места, освобождённые от железных объятий. Оглядевшись, стал подвигаться в сторону, где стояло четверо ребят, — кажется, они были русские. При его приближении круг сомкнулся теснее, пускать к себе новичка они не хотели. «Не принимают за своего», — жарко кинулась в голову обида. Прошёл к другому кружку — и эти сомкнулись теснее. Шёл от стайки к стайке, и всюду при его приближении ребята замолкали, встречали враждебным молчаливым взглядом. И он стал осторожно, боясь кого-либо зацепить или потревожить, продвигаться к стене, где было посвободнее.

Тут в самом углу объявился пятачок, который словно бы нарочно был оставлен для него. И он, бросив на пол куртку, сел на неё. Возле его коленки торчали ноги лежащего человека. На ногах как-то криво и косо смотрели в разные стороны ботинки, чем-то напоминавшие футбольные бутцы. Артур, боясь потревожить соседа, прислонился к стене, запрокинул голову и закрыл глаза. Он бы очень хотел уснуть — и так, чтобы, проснувшись, увидеть себя на свободе. Сидел, дремал, но — сон не приходил. Думал о том, что как всё неожиданно и нелепо с ним приключилось. Будущее рисовалось в самых мрачных тонах, и только слабым лучом надежды светила картина спора азиков с милиционерами. Слышались слова: «...отлежится. Мы его поставим на ноги». Им, наверное, не хотелось скандала, расследований, разоблачений... Вот это-то и светило Артуру спасительной надеждой.

Ни пить, ни есть ему не хотелось. И странное дело: не было у него никаких желаний. Весь день он просидел, прислонившись головой к стене. Иногда приходила мысль о большом сроке, который он получит, — высчитывал возраст, в котором выйдет на волю. Седой, сутуловатый, с потухшим безразличным взором. Нет друзей, не ждёт женщина; и мать к тому времени постареет, а деда, которого он так любит, не будет. Его похоронят на Введенском кладбище, где покоятся его дочка Леночка и супруга Нина Николаевна. Останутся его книги; их не любили правители раньше, но особенно не признают теперь при этих жуликах-демократах. Зато читатели любят. Вот книги деда — это, пожалуй, единственное, чем он займётся. Он будет издавать их и переиздавать, — и этим себя прославит, заслужит благодарность русских людей.

Поднялся сосед, спавший на одном боку весь день. Пятернёй расчесал копну свалявшихся кудрявых волос, замотал головой:

— Шайтан зелёный! Спал, как убитый!

— А почему шайтан зелёный? — повернулся к нему Артур.

— У кого синий, у кого жёлтый, а у нас зелёный. Пять голов у него. В горах живёт.

— Это где в горах — в Грузии?

— Ты что, парень, ума потерял? Я на грузина похож? Да? Грузины такие бывают?

Он показал на стайку громко говоривших ребят:

— Вон грузины! А я какой грузин? Если бы ты встретился мне у нас в Ереване и сказал бы, что я грузин, я бы тебя не рэзал, как они делают, а много-много смотрел бы на тебя. Грузин он грузин, и никакой другой человек, а только грузин, а если это я, то тоже никакой другой, а только я. Разве не видишь?..

— Теперь вижу, — смирился Артур. И снова привалился головой к стене. Сон одолевал парня. И это заметил честолюбивый армянин, показал на место, где он только что лежал.

— Ложись, приятель. Вот здесь ложись.

Артур лёг, а армянин снял с себя куртку и прикрыл его. Артур, тронутый такой заботой, подумал: «Тоже кавказец... а видишь: славный парень. Бывают, значит, и такие». И, засыпая, думал: во всяком народе есть хорошие люди». А когда проснулся, была глубокая ночь и армянин сидел точно в такой же позе, как раньше сидел Артур: прислонился к стене головой, дремал. Артуру сказал:

— Откуда взялся? Зачем ходил сюда?

— Сюда, как я понимаю, не ходят. Сюда приводят.

— Да, приводят. Но не так просто, как в кино или театр. Надо делать скандал или взять чужое, чтобы сюда привели. На Рижском рынке есть такой важный человек из Баку — Зураб, и я ему не понравился. Он меня толкнул, а потом дал по шее, а я сунул ему гнилой банан в морду. Да ещё куда-то поддал коленкой. Тот сильно ругался и стал размахивать кулаком, но я подставил железную трубу и он сломал руку. Ну, вот... Меня привели. Разве кто скажет, что я виноват? Вот ты что скажешь?

— Если защищался, то не виноват. Но что за труба? Где вы её взяли?

— Труба? Обыкновенная, железная. Я когда приехал в Москву, меня стали много проверять. Сделаю десять шагов — давай паспорт! Откуда приехал, зачем?.. Я говорю: смотри паспорт, там есть все слова и печать. Ереван! Знаешь такой город?.. А он смотрит на меня и смотрит, будто я украл у него деньги. У нас в Армении так смотрят на хорошенькую девушку. И дальше говорит слова: Ереван знаю. Был наш город, теперь отделился, к Турции отошёл, — так ты бы и сидел там, в Турции. Зачем в Москву едешь? Морковкой торговать?.. Тут азики есть, грузины есть, чечены, корейцы. Тебе места не оставили. Зачем приехал?.. Поговорю так с одним милиционером, дальше иду. А там другой милиционер. И тоже: Давай паспорт. И опять длинный разговор. Долго на Рижский рынок шёл, а тут — азик. Этот сверлит чёрными тараканьими глазами и что-то бормочет по-своему. И говорит по-русски: «Нэ наш человек! Я тебя звал сюда? Да?.. Зачем идёшь?..» — «А что рынок — твой?» — говорю ему. — «Рынок русский, а я в Москве живу». Другие азики подошли. Сжали кулаки, смотрят сердито. Ну, а потом уж... трубой азика. И вот — рядом с тобой сижу. А ты зачем? Тоже трубой?..

— Нет, трубы не было, а то бы и я... пожалуй...

В помещение вошла женщина в капитанских погонах и с ней три милиционера, стали раздавать хлеб и по куску только что сваренной рыбы. Видно, у них при милиции была кухня, и они готовили кое-что и для арестованных. Капитаншу обступили, слышалась кавказская речь:

— В подвале крысы живут, а мы люди. Я в Думу писать буду. Жириновскому.

— Где нам спать? Я сижу третий день, а лежать негде. Ты ходишь домой и там лежишь, а я что — стоять должен? Где койка? Где одеяло? Ты можешь нам говорить?

— Капитанша улыбалась, отвечала весело:

— Следователей не хватает. Вызовут, всех вызовут.

Подавая еду Артуру, спросила:

— Вас за что?

— А-а... Повздорил малость.

— Вы чисто говорите по-русски.

— Я русский.

— Ладно вам... сказки рассказывать. Если я спрашиваю, отвечайте серьёзно. Какая ваша национальность?

— В Москве родился. Мать русская, отец суданец.

— Суданец? Это интересно. А вы в Судане были? Говорить по-ихнему можете?

— Могу.

— А фамилия ваша?

— Ашар, Артур Ашар.

— Это интересно. Ну, ладно. Может, мы ещё с вами встретимся.

И капитанша с милиционерами удалилась.

Артур в этом кавказском муравейнике жил ещё трое суток, а на четвёртые утром за ним пришла та самая капитанша, оглядела его с головы до ног, недовольно проговорила:

— Зарос, как цыган. И причёска колтуном сбилась. Расчесался бы хоть.

— Расчёска дома осталась. Ничего, мне тут не жениться.

— Оно так, конечно, да я вас к даме поведу. Представить ей хотела.

Достала из кармана расчёску, подала Артуру. Тот неспешно причесался, пригладил пятернёй волосы. И они пошли.

Поднялись на четвёртый этаж. Тут в маленьком коридорчике стоял небольшой диван и два стула. Двери не было, а к стене наглухо прикреплена металлическая пластинка со словами «Отряд Эдельвейс». Капитанша тремя пальцами нажала пластинку, и две створки в стене разъехались. Очутились в большом светлом коридоре, в котором по обеим сторонам на стенах золотом светились металлические дощечки и на них фамилии и инициалы. В конце коридора у правой стены остановились. Тут ярко светилась надпись «Начальник 1». Капитанша и к этой надписи прислонила свои крашеные пальчики: створки не сразу, но и здесь расползлись.

Восхищённому взору парня предстала большая комната со множеством цветов и карликовых деревьев; они стояли по углам и у стен в кадках, горшках и вазах. Молодая женщина, больше похожая на девчонку, поливала цветы. К вошедшим не сразу повернулась, а когда закончила поливать, села в своё кресло. Смотрела на Артура. И Артур, смущённый своим видом, машинально тронув заросшее лицо, чувствовал, как краснеет. Начальник номер один, как он её мысленно окрестил, хотя и была молода и на начальника мало походила, тем более милицейского, но погоны имела майорские и на Артура смотрела строго. Артуру этот её взгляд не нравился, и он про себя подумал: «Неправдашный майор». Она же лениво и царственно показала на кресло рукой, тихо проговорила:

— Садитесь.

Было видно, что Артур ей не нравился, и она не знала, что с ним делать. И когда Артур аккуратно опустился в кресло у стола, нехотя и недовольно проговорила:

— Барона прикончили?

— Какого барона? — испугался Артур.

— Того... на Рижском рынке?

— Нет, я только его тиснул. И толкнул.

— Ну, да — тиснул. Я бы не хотела очутиться в ваших объятиях.

И она перевела взгляд на бумаги, лежащие на столе; будто бы потеряла интерес к собеседнику. И от этого её равнодушия у Артура побежал морозец по коже; он тут же решил, что дела ему никакого не будет и эта «невзаправдашная» майорша, скорее похожая на кинозвезду, сейчас кивнет капитанше: «Уведите». Но майорша не торопилась решать судьбу парня, а вновь подняла на него свои усталые серо-зелёные глаза, в которые было больно смотреть, так они были прекрасны и губительны для мужского сословия.

Оглядывала копну волос на голове Артура, свалявшихся в тугой комок, точно большой клок овечьей шерсти. Лениво спросила:

— Язык суданский знаете?..

Подала газету:

— Прочтите вслух вот этот заголовок.

Артур газету взял, но читать не стал, недовольно буркнул:

— Знаю суданский язык. Жил в Хартуме и учился.

— А вы прочтите.

И Артур прочел. Один заголовок, второй... Потом с выражением и некоторой театральной игривостью проговорил майору по-судански длинный комплимент.

— Что вы мне сказали?

— Я вам сказал фразу, которую при встрече с вами сказал бы всякий суданец. Особенно, если он молод и понимает женскую красоту.

Пухлые щёчки майорши слегка подёрнулись младенческим румянцем. С минуту она сидела молча, не зная, как приступить к деловому разговору. Суданец ей не нравился, как не нравились все восточные мужчины, особенно кавказцы, которых она считала примитивными и вороватыми. Исключений не знала и потому не любила всех, даже и тех, кого никогда не видела. В семье она росла интернационалисткой, и в школе, и в институте ей говорили о равенстве людей, о всеобщей любви и братстве, но, проработав два года в милиции, к тому же в отделе, который занимался организованной преступностью, она убедилась, что преступность имеет национальное лицо, что восемьдесят процентов всех краж, хищений, изнасилований и убийств совершают в Москве и Московской области заезжие «гости», главным образом кавказцы и азиаты. Включая телевизор, видела одних и тех же. В министерствах, в Кремле — тоже нерусские: гайдары, бурбулисы, лившицы... Зорко всматривалась в каждого, кто окружал Ельцина. Батюшки! Ни одного славянского лица!

Рушилось прежнее мировоззрение, понимала суть общественных явлений и процессов. Никаких партий, никаких классов, никаких идей, кроме... национальных! Будучи от природы впечатлительной, страшно страдала от этих открытий, мучилась, терзалась, и всё больше закрывалась от других, втайне хранила бурю, совершавшуюся в душе. Она становилась националисткой. Русской, славянской, и такой ярой, что боялась кому-либо открыться, в глубь души загоняла свои тайные мысли. Она чувствовала себя только русской и любила только русских. Ко всем другим относилась с настороженностью; как бы спрашивала: а чего ты хочешь? Зачем пожаловал к нам в Москву?..

Но суданец был ей нужен.

— Вы, говорят, биолог? Кандидат наук?

— Да, кандидат. Только работы для меня нет — ни здесь, в России, ни там, в Судане.

— Ясно. Я вот тоже институт и музыкальное училище кончила, а работы для меня нет. Потому, как русская народная песня и романс русский вышли из моды. Попсу требуют, а я её петь не желаю. Вот и работаю здесь... А скажите: на что же вы живёте? Есть ли у вас семья?

— Да, конечно. У меня есть мама, папа, дедушка. На что живём?.. А мы не живём, а выживаем. Человек такая скотина, что может... и святым духом пробавляться. Кажется, я уж начинаю привыкать. Вот тут у вас мне дали за три дня три куска хлеба, и — ничего. Жив, как видите.

— Ну, хорошо. Я хочу показать вас своему начальнику. Постарайтесь ему понравиться, и тогда вы можете получить работу. Ну, а пока...

Она кивнула капитанше и сказала:

— Отведите его в комнату отдыха, пусть отоспится, приведет себя в порядок, а завтра мы представим его полковнику.

Капитанша тронула Артура за руку, и они вышли из кабинета. Прошли в комнату, похожую на гостиничный номер. Здесь были туалет, ванная, кровать и даже письменный столик. Капитанша сказала:

— Вот шкаф, холодильник — тут вы найдёте еду. Завтра чтоб были как огурчик. Вас поведут к Сталину.

— Сталину? Какому Сталину?

— А-а, так мы называем своего главного начальника, полковника. Он руководит отделом по борьбе с организованной преступностью. Полковник наш грузин и очень похож на Сталина. Он в роли Сталина в кино снимался; лучше всех сыграл вождя народов. Ему эта роль так понравилась, что он с тех пор из неё не выходит. Его за это наш генерал и в милицию пригласил, важную должность дал. Вот завтра вы с ним познакомитесь.

— А зачем он меня вызывает?

— О-о-о! Скажу вам по секрету, только обещайте меня не выдавать. Если вы ему понравитесь, у вас будет хорошая работа. Очень хорошая!

Артур выстирал рубашку, отгладил брюки и, приняв ванну, лёг спать. Поднялся рано. Тщательно побрился, уложил волосы. В девять часов за ним пришла майорша. Села в кресло и устремила на Артура взгляд, полный то ли профессионального интереса, то ли чисто женского любопытства. Предложила сесть и тихо заговорила:

— Вы, наверное, заметили при входе в наше помещение вывеску со словами «Отряд Эдельвейс»?

— Да, я обратил внимание.

— Эдельвейс — так называлась немецкая дивизия, направленная Гитлером для действий в горах Кавказа.

— И это я знаю. Где-то читал.

— Читали, это хорошо. Нам нужны грамотные люди. Вы кандидат наук, да ещё начитанный — это уж совсем хорошо. Я о вас докладывала полковнику, и он вами заинтересовался. А вы притворяться можете?

— Ну, нет — притворяться не люблю.

— Я не спрашиваю вас, любите вы или не любите притворяться. Важно другое: умение играть роли. Вот как наш полковник — гениально сыграл роль Сталина.

— Говорите яснее: что вам от меня надо?

Майорша задумалась, отвела взор в сторону. И потом заговорила серьёзнее:

— Артур, давайте знакомиться: меня зовут Катерина. Есть, конечно, и фамилия, да она пока вам не нужна. Мы тут любим секреты. Работа такая. Ну, так вот — Катерина. И возраст у нас примерно одинаковый. Можем стать друзьями. Но может у нас с вами выйти и другой вариант: вам дадут двенадцать лет строгого режима, и вы уедете далеко. Азик-то ваш того... в лучший мир полетел. Так что вы сейчас в руках Сталина, — ну, полковника, значит, нашего начальника. Ему, видите ли, нужен человек с внешностью араба и знанием арабского языка. Но не просто нужен араб, а ещё и артист, — чтобы, значит, роли всякие умел играть. Они, эти роли, не ахти уж какие, однако же, требуют кое-каких способностей. Ну, как — сумеете?

— Не знаю. Если, скажем, ревизора или Чичикова, то я, пожалуй, не сумею, а если попроще — может, и получится. Моё положение обязывает. Тут любого гопака спляшешь.

— И ладно! А теперь — с Богом. Пойдёмте.

Поднялись на четвёртый этаж. Тут было пустынно, хранилась торжественная тишина. Двое часовых с улыбкой встретили Екатерину, вытянулись по стойке смирно. Две створки в стене бесшумно скользнули, и Артур увидел Сталина. Это был действительно Сталин; он стоял на ковре посреди комнаты, раскуривал трубку и не взглянул на вошедших. Екатерина подошла к нему:

— Мне остаться или...

— Останьтесь, — сказал полковник тем самым глуховатым и неторопливым голосом, которым во всех кинофильмах говорил мудрейший из людей своей эпохи. И величественным жестом руки, в которой была зажата дымящаяся трубка, показал Екатерине на кресло у стены под портретом Суворова. Артур таращил удивлённые глаза: он был поражён и обескуражен. Не мог понять, зачем тут такой маскарад?

Ему казалось кощунством изображать великого человека на службе, да ещё в милиции. Впрочем, мелькнула и другая мысль: это такой человек! Он не играет никакой роли и не виноват, что похож на Сталина. Грузины, как и многие кавказцы, имеют много общего, и не только во внешности, но и в манерах, особенно же в произношении русских слов.

Трубка потухала, и полковник её раскуривал. Раскуривая, он кидал быстрые взгляды на стоявшего у двери Артура и, казалось, пытался вспомнить, где они встречались.

Проговорил тихо:

— Ви араб?

— У меня отец суданец.

— Суданец? Что это за народ такой — большой, маленький?

— Не очень большой, но... нас много. В Африке наша страна в среднем течении Нила.

— Нила? Это река такая?.. У нас Кура, а ещё Волга есть, а ещё Днепр, а у вас — Нил? Хорошо. Это очень хорошо. А ви суданский язык знаете?

— Да, господин полковник. Знаю.

Полковник прошёлся возле стола, кинул взгляд на Екатерину и затем спросил:

— Молчать умеете?

— Молчать?

— Да, молчать.

— Если надо — буду молчать.

— А если надо делать важный вид. И делать страшные глаза. Так, чтобы вас боялись — ви так можете?

— Не знаю, но если попытаться...

— Не пытаться надо, а делать, делать... Смотреть и пугать. Пусть думают, что ви шах, шейх или какой-нибудь багатый Махмуд. Ви так умеете?

— Пожалуй, сумею, — вдруг осмелел Артур.

Полковник точно таракан пошевелил правым усом. И повернулся к парню.

— Ого! Смелый ответ. Люблю решительных людей. Попробуем вам повэрить. Ми вас одэнем. Дадим погоны лейтенанта. Бил кандидат наук, стал офицер милиции. И дадим хороший зарплата. Семь тысяч рублей в месяц!

Полковник повернулся к Екатерине:

— Что ви скажете: дадим ему семь тысячи рублей в месяц?

Потом он повернулся к Артуру:

— Ви хотите служить в милиции?

— Да, господин полковник. Был бы рад носить милицейские погоны.

— Хороший ответ! У нас в Грузии человека судят по словам. И нэ важно, что человек говорит, важно как человек говорит. Одно дэло — дэло дэлать, другое — слова говорить. Ну, хорошо. Ви поступаете в распоряжение... вот её, майора Кати. Фамилии у неё нэт. Она просто Катя. Другие зовут её Кэт. У вас тоже нэ будет фамилии. Ви — налоговый инспектор. Так всем говорите. А теперь идите. Все документы подготовит... Кэт, Катуша.

Полковник подозвал к себе майора и что-то сказал ей на ухо. И пошёл к своему месту за столом. А Катя, кивнув Артуру, увела его из комнаты начальника.

В тот же день были оформлены необходимые документы и полковник подписал приказ о назначении Артура Ашар оперативным сотрудником отдела милиции по борьбе с организованной преступностью. В главное здание милиции пошла бумага с просьбой о присвоении молодому сотруднику звания лейтенанта.

Майор не торопилась посвящать Артура в подробности предстоящей им операции, но по всему было видно, что к важному делу тут готовятся давно. Катя лишь в общих чертах знакомила Артура с характером работы, которой занимался их отдел. Весь день они сидели в её кабинете, к ним никто не заходил, и уже скоро Артур мог убедиться, что его юная начальница, — ей на вид не было и двадцати пяти лет, — занималась делами, в которых не числилось много людей, и даже, казалось, работала она одна в глубокой тайне от других. Никто ей не звонил, никто не заходил, и лишь дважды приходила официантка, приносила еду, чай, фрукты.

— Зовите меня Екатериной Михайловной, — предложила майор.

— Я, как вам уже известно, Артур.

— А теперь, Артур, постарайтесь меня понять: я должна знать о вас как можно больше. Вы уже сказали, что не женаты, нигде не работаете, но где-то же добывали себе на пропитание?

— Да, конечно, я покажу вам эти места.

— Показывать не надо. Никто из ваших прежних знакомых не должен знать, чем вы теперь промышляете и где обретаетесь. На вас спустят псов, но вы их направите по ложному следу. У вас красивая шевелюра, — завтра будет парик лысого господина. Вы привыкли входить в дверь, будете лазить через окно; раньше хоть и не часто, но вы ездили в удобном салоне легкового автомобиля, теперь поедете в просторном пикапе с нарисованным на боку Петрушкой и огромным словом «Игрушки». В другой раз угромоздитесь между ящиками с майонезом. И навсегда запомните: вы — налоговый инспектор.

Нас будут искать и могут выслеживать ваших родных. Вот это, пожалуй, самое скверное в нашем положении. Мы должны исчезнуть, пропасть, сделаться невидимками. Будем с вами работать вдвоём, налетать внезапно и так же внезапно исчезать. Цель наша — вернуть народу украденные у него деньги, иногда большие; может случиться, и целый миллиард. А он, миллиард, таит в себе страшную силу: к нему прикоснёшься, а он шарахнет, точно электрический скат. Мы с вами будем залезать в берлоги, где живут магнаты, олигархи, банкиры, а они страсть как не любят чужого глаза и чуть что — палят из пистолета. Психи они и всего боятся. Вот такие нас ждут дела. Так, может, и не стоит вам рисковать своей драгоценной жизнью? Ещё не поздно сыграть отступного.

— Ну, нет, отступать я не собираюсь. Мне бы только родных обезопасить. Их-то подставлять я бы, конечно, не хотел.

— Примем меры. Надёжные. А для этого я с ними должна познакомиться. А пока... Покажу ваш кабинет.

Он оказался рядом с кабинетом майора. И тоже состоял из двух комнат: одна рабочая, другая — секретная. Открывая ее, Катерина сказала:

— Ну, а эту комнату вы никому не показывайте, даже самым важным лицам, которые к вам могут заходить. Кстати, о важных. Они, конечно, тут есть, но нам не начальники и не вздумайте перед ними ломать шапку. Начальник у нас один — ну, этот... грузин, который в Тбилиси играл роль Сталина, а здесь в России потрошит богачей. И ещё есть один... — тот походит на колобка в золотых погонах и сидит в большом министерском кабинете. Его фамилия Старрок; запомнить трудно, но вы постарайтесь. Вот эти двое имеют касательство к нашим делам.

А вообще-то система у нас в милиции простая, как и по всей России: кто на кого больше добудет компромата, тот и в дамках. Из всего этого делайте один-единственный вывод: подчиняться будете мне и слушаться только меня. Все остальные для вас — игроки на сцене; одни удачно играют свои роли, другие валепюки и статисты. А будут и такие... — на них и смотреть не стоит.

Майор серьёзно, строго, и даже будто бы с каким-то неудовольствием смотрела Артуру в глаза. Парень мрачнел от мысли, что в нём она не видит удачного партнёра, но если, всё-таки, берёт на работу, то это лишь по одной-единственной причине, что другого у неё под руками не было. Старался смотреть ей в глаза, но выдерживать её взгляд подолгу не мог, и то и дело воротил лицо то в одну сторону, то в другую. И при этом терялся всё больше.

Показала встроенный в стену платяной шкаф. В нём куртки с погонами, форменные милицейские костюмы, фуражки, рубашки. На полке лежали парики разных цветов и фасонов: волосы, усы, бакенбарды, бороды.

— Вы, как хамелеон, будете менять цвет и кожу.